«Поп»: Рецензия Киноафиши
В фильме «Поп» Владимир Хотиненко практически воскресил тот художественный уровень, на котором были сняты «Макаров» и «Мусульманин», две бесспорно лучших картины режиссера, и который вначале затерялся где-то посреди «Страстного бульвара», а затем, казалось, бесследно канул в пучину лубочно-фальшивых «72 метров» и того апофеоза абсурда и дурновкусия, каким предстал широкому, всепроглатывающему зрителю «1612». И дело здесь даже не в том, что Хотиненко и романист Александр Сегень, по чьему произведению, собственно, и поставлен «Поп», поднимают важную и малоизученную, в сущности, тему православного священства на оккупированных немцами территориях. Дело, прежде всего, в том, что Хотиненко и Сегень поднимают тему совершенного человека. Если угодно, выражаясь старым добрым языком, – положительного героя, но уже в ракурсе святости.
Эта святость органично вырастает в фильме из многочисленных бытовых и психологических деталей, из мягкого юмора, частично перекрывающего, но совершенно не отменяющего и не затемняющего ужас оккупации и того, что последует по ее завершении. Священник, увиденный глазами мухи, мудрое, с лукавой хитринкой, рассуждение о том, как нуль и единица образуют десятку, почти ласковое именование полицаев «бобиками» или, скажем, туристическая мания немцев образца 1941–1942 годов фотографировать всё и вся (с меткими язвительными комментариями вроде: «Какое чудовищное сочетание убожества жизни и красоты природы!») образуют странное, но естественное целое с физиологически непереносимым адом конвульсивных убийств, казней, обреченности пленных, самоубийства ради спасения чужих жизней. Пожалуй, наиболее сильный в этом смысле кадр – доение умирающей коровы: предельно непристойное соединение, если не сказать совокупление, жизни и смерти предстает подлинным священнодействием, мистерией, особенно в повторении этой сцены внутри сна, где русские и немцы скреплены ощущаемой почти на уровне кишок и позвоночника круговой порукой существования. Единственный эпизод, когда действие взвинчено до неоправданной истерики, с перебором, – тот, где пленный солдат ползет, извиваясь и захлебываясь в крике: «Братцы, оставьте хоть кусочек!» В остальном Хотиненко уверенно и твердо выдерживает заданный эмоциональный ритм повествования.
Разумеется, «Поп» – патриотическое кино, но тут перед нами крайне редкий ныне тип патриотизма: тихий, сострадательный, милосердный. Когда главный герой произносит: «Господи, благослови воинство русское», он тотчас же добавляет: «мальчиков этих», переводя пресловутую любовь к Родине, в данном случае к России, из регистра патетической абстракции, постоянно рискующей обернуться националистическим словоблудием, в регистр человечности. Приютить детей – важнее, чем совершить военный подвиг; вступиться за приговоренных к повешению и накормить умирающих от голода – важнее, чем организовать православную миссию, даже если речь идет о сознании, для которого православие не что иное, как синоним истины; пошутить над собой – важнее, чем произнести громкую проповедь. В сущности, это и есть та самая тема совершенного человека, взятая в ракурсе христианской (скажем определеннее: восточнохристианской) святости.
Vlad Dracula